Лондон, мать! Сага о современных женщинах - Дарья Протопопова
Квартира, с таким энтузиазмом выловленная Кириллом из пересыхающей лужицы – лондонского рынка недвижимости конца 2010-х годов, – находилась в здании бывшего Пенсионного министерства Ее Величества. Лариса ездила смотреть ее на втором месяце беременности, но смотреть еще было нечего: квартиру только начинали отделывать. Строительная компания полностью переделала начинку здания, оставив нетронутыми сквозные правительственные коридоры, соединявшие подъезды. Фасад тоже остался прежним: строгие ряды окон на длинной стене, несмотря на приветливость бежевого известняка, напоминали казарму времен европейских империй. Лариса обошла здание по новенькой дорожке из слипшихся камешков. Внутри бывших министерских стен уже устанавливали перегородки кухонь, спален, туалетов и встроенных шкафов. Снаружи, по всему периметру, здание окружала чугунная решетка, увенчанная стилизованными наконечниками копий. «Где-то я уже видела эти наконечники», – подумала Лариса. Она вышла за ограду, на тихую улицу, вдоль которой росли величественные и такие чужие платаны. До боли захотелось увидеть березу или хотя бы ель. И чтобы мох вокруг.
За этим Лариса, собственно, и поехала в Иславское – погулять в прибрежном леске, прижаться щекой к загородной, незапыленной коре, рассказать будущему малышу о собственном детстве. Она медленно встала, пригубила воды из нагревшейся на солнце бутылки и, прищурившись, стала искать глазами тенистое скопление деревьев.
Берез вокруг Иславского, равно как и прославивших этот район сосен, становилось всё меньше. Ей еще помнилось, как они с отцом, отдыхая каждое лето в ведомственном пансионате, ходили гулять в сосновую чащу вблизи того места, где Рублевское шоссе внезапно упиралось в узкоколейку. Отец не любил пансионатских развлечений, перемежавшихся приемами диетических блюд: завтраками с рисовой кашей, обедами с паровыми биточками и киселем на полдник. На пенсии он вставал поздно, легко завтракал, просил забрать его обед из столовой в судке, а сам отправлялся гулять в лес или на реку, к дому Пришвина, или дальше, в сторону Звенигорода, вплоть до Саввино-Сторожевского монастыря. Возвращался ранним вечером, разогревал свой обед в номере, съедал с большим аппетитом и потом выходил посидеть на одной из многочисленных лавочек, пообщаться с «контингентом». «Не любить людей можно, дичиться их нельзя», – приговаривал он, когда Ларисе надоедало его сопровождать и молча улыбаться в ответ на комплименты его престарелых, но еще бодрящихся сослуживцев.
«Странно», – подумала Лариса, пытаясь различить береговую тропу, тянувшуюся от Иславского к тому самому, всплывшему в ее памяти, пансионату… Это место – шоссе, дома отдыха, река – в детстве казались тихой окраиной, а сейчас здесь неуютно. Понятно, что они уже почти не ездили сюда в девяностые, но самое неуютное появилось позже, в нулевых, и воплотилось в трех словах: Барвиха Luxury Village. Лариса вспомнила, как увидела эту придорожную надпись в первый раз. Ей тогда сразу захотелось уехать туда, где village не рифмуют вальяжно с «макияж», – в страну, где это слово означает просто «деревня».
Лариса в плане неологизмов была нетерпимой пуристкой, возможно, под влиянием отца, не знавшего иностранных языков и в конце жизни увлекшегося чтением Тредиаковского, у которого он отыскивал и хвалил потом в разговорах с домашними «наши, старославянские обороты». В поиске чистой, не смешанной с идеологической подоплекой, английской речи Лариса после окончания дипакадемии отказалась от работы по профилю. Распрощавшись с привилегированными друзьями, она уехала в «затхлый» (по выражению тех самых друзей) городишко Уорик в составе учебной группы российских поставщиков автомобилей Land Rover. Ей нравилось, что для жителей Уорика словосочетание Land Rover звучало так же прозаично, как для русского уха звучит «танк» или «трактор».
Вспомнив о своем первом (корпоративном, но всё же) внедорожнике, Лариса почувствовала подкравшуюся как-то незаметно (она всё забывала, что носит дополнительные килограммы) усталость. Стало очевидно, что обратно к маме из сельца Иславского на общественном транспорте она не уедет. Вызвав такси и вдохнув напоследок полной грудью воздуха с реки, она пошла к Спасской церкви, откуда ее должны были забрать на машине повышенной комфортности и доставить в московский дом из дореволюционного кирпича.
Поджидая такси, Лариса поняла, что в Иславское больше не вернется. Детство, как грибной лес на Рублевке, ушло в прошлое. Настало время оторваться от корней, стать космополиткой. Родить гражданина Вселенной, сделать из него второго Илона Маска. Или зачем второго? Пусть будет первый такой, от мамы Ларисы. Но не обремененный, как она, пансионатскими воспоминаниями, сомнениями в собственном менталитете, национальными и прочими комплексами. Человеку без корней легче оторваться от Земли.
* * *
Муж Ларисы проделал необычный карьерный путь. Долгое время он не мог определиться с выбором профессии. Подростком он неплохо играл на фортепиано, мечтал о консерватории, но провалил экзамены. Потом, подружившись с молодым священником – бывшим математиком, уехавшим в деревню под Великим Новгородом восстанавливать разрушенный приход, он чуть не стал монахом. В 1996-м он наконец вернулся к родителям в Москву и попал в первый набор студентов новообразованной кафедры византинистики МГУ. Старше Ларисы на восемь лет (срок, по ее представлениям, не такой уж большой), он по складу ума напоминал ей дряхлого профессора, наверное, потому, что боготворил своих университетских наставников и подражал им во всем, в том числе в манере посматривать на собеседника поверх старомодных очков, сдвинутых на кончик носа. За невинной внешностью книжного червя скрывался уверенный в себе человек с предприимчивой жилкой. Через знакомых византинистов он нашел вакансию учителя греческого и латыни в одной из частных британских школ: местных специалистов по мертвым языкам не хватало, и ему с радостью оформили рабочую визу. В 2006-м он уговорил Ларису остаться жить в Великобритании.
Среди родителей учеников Кириллу встретился владелец крупного лондонского антикварного салона. Сначала советом, потом в качестве компаньона Кирилл помог ему возродить затихшую торговлю византийскими и вообще религиозными артефактами, наладил связи с новыми русскими эмигрантами, часто увлекавшимися коллекционированием, а через пару лет уволился из школы и открыл собственный антикварный бизнес в британской столице. Он начал мечтать о доме в поздневикторианском стиле, где царила бы атмосфера картин Альма-Тадемы; посетив музей Фредерика Лейтона в Кенсингтоне, он уже грезил залой, украшенной ультрамариновой мозаикой с арабской вязью.
Но Лариса запротестовала. Викторианские дома раздражали ее своими каменными портиками с крутыми ступенями, по которым (она уже всё продумала) пришлось бы затаскивать коляску; сплющенные, как лошадиные лица, комнаты; холод, веющий из старых окон, охраняемых государством от замены на стеклопакеты.
«Современная квартира в здании бюрократического вида – то, что нам нужно! – обрадовалась она находке Кирилла, отчаявшегося ее разубедить. – От бывшего Пенсионного министерства веет чем-то родным, – сказала она. – И эти ряды окон, и эта система подъездов, и даже чугунный забор вкруг охраняемой территории…»
Кирилл хотел пошутить про одно здание на Старой площади в Москве, на которое этот пятиэтажный лондонский левиафан походил даже на фотографии, но посмотрел на растущий живот жены – надежду на новую жизнь – и промолчал. «Главное, что тебе нравится, любимая», – сказал он, а про себя подумал: «Вот оно, партийное семя. Как там у Булгакова? Бывших дворян не бывает? Историческая ирония. Борис Семенович Гусь-Ремонтный, бывший Гусь. Теперь, вероятно, орел. Лариса, бывшая гусыня, теперь, вероятно, Ника Самофракийская, или богиня экстаза».
Ему
